"Большое спасибо, Анатолий Григорьевич, Владимир Владимирович. Премия профессиональная, и я разделяю ее с коллегами, которые здесь сидят. Володя Каптур не подъехал, но должен подъехать, с ним мы работаем вместе 20 лет, оператор-постановщик. Есть Ваня Скворцов, Андрей Лазарев, Игорь Жариков, отсутствует еще Сергей Нурмамед. Это люди, которых я могу называть соавторами, поскольку, как я понимаю, разумеются фильмы последних двух сезонов, за возможность которых я, конечно, благодарен, Костя, тебе, и за эти шесть лет, которые проведены вне текущего эфира и в которые я все время делал фильмы только на Первом канале. Здесь были эти фрагменты: "Зворыкин Муромец", "Хребет России" и "Птица-Гоголь".
Дорогая Лена, спасибо тебе. Потому что ты жена и кормилица, первый читатель и зритель.
И еще ты ко всем кульбитам моей карьеры всегда относилась по правилу старой сказочки: что муж ни сделает, то и хорошо.
Я здесь вижу множество людей, которые из молодежной редакции, из которой, в общем, мы вышли все, упомянутые до сих пор мною. Кроме Владимира Владимировича, а так – и Костя, и Эдуард Михайлович, и Александр Сергеевич, предпоследний, но принявший на работу, так что первый начальник в госсекторе и потом последний начальник в госсекторе. Там была первая программа "Намедни" двадцать лет назад. Да и фильм "Дети ХХ съезда", первый такой большой эфир, пробивался Эдуардом Михайловичем и Александром Сергеевичем. Чего стоит вспомнить, что нам предлагали сменить даже название на "Истоки". Было две странички, мелко исписанных Михаилом Федоровичем Ненашевым, требований, которые он несколько раз сказал, что не все даже его. В общем, все это было весело.
И я хотел непременно сказать об очень важном уроке Влада. То, что он эмблема поколения, и поныне, наверное, самого активного в эфире, во всяком случае по влиянию на эфир, – это точно. И когда мы снимали на Новый год, с 1992-го на 1993-й, "Улыбку Первого канала", не было никаких вопросов, кто должен войти в кадр и сказать: "Если вы нахмурясь выйдете из дома", чтобы дальше уже у людей пошла настоящая веселуха.
Но, кроме всего прочего, очень важный урок. Мы выходили мучительно из советской журналистики, твердо думая о том, какими мы не хотим быть, но не очень здорово понимали, как делать что-то по-другому. И Влад первый сделал очень важную вещь. По тем меркам "Взгляд", потом "Поле чудес", потом "Тема", потом "Час пик" – это какие-то немыслимые пируэты. Потому что "Взгляд", который был главной программой страны, из-за которой раскалывались мнения на Политбюро, - это было большое, серьезное гражданское служение. А вот "вращайте барабан" и "есть такая буква в этом слове" – это ширпотреб и вообще бог знает что, и как можно, это измена профессии – властитель дум, который будет какую-то викторину проводить. А потом делать первое ток-шоу (конечно, не без влияния Владимира Владимировича, у которого было нулевое ток-шоу, назовем так, я имею в виду телемосты с Донахью, но все-таки), и потом "Час пик" - формат, который, что называется, "герой дня". Ведь это же было по сезону - по полтора, и потом перескакивание во что-то новое, другое. Это было совершенно нерасчетливо. Ну кто так строит карьеру? Тут еще никакие лавры не скошены – и побежал на какую-то другую поляну. Для чего? Но он нам показывал всем - никогда не было вроде таких разговоров (а может, и были, но не помню), - о том, что нет никакого высокого и низкого телевидения, есть успех и неуспех, а высокий, низкий – такого не бывает. Ты делаешь дело, и его принимают, это нужно кому-то, это имеет резонанс – или идите смените профессию, сядьте у теплой батареи в НИИ и не морочьте голову.
Мне было предложено произнести минут на семь что-то на тему, которая мне представляется наиболее актуальной сегодня. Я волнуюсь и не буду пытаться произнести по памяти, я первый раз в студии почитаю вслух.
Сегодня утром я был в больнице у Олега Кашина. Ему сделали очередную операцию, хирургически восстановили в прямом и переносном смысле этого понятия лицо российской журналистики. Зверское избиение корреспондента газеты "Коммерсантъ" вызвало гораздо более широкий резонанс в обществе и профессиональной среде, чем все другие покушения на жизнь и здоровье российских журналистов. В реакции федеральных телеканалов, правда, могла подозреваться заданность, ведь и тон немедленного отклика главы государства на случившееся отличался от сказанного первым лицом после убийства Анны Политковской.
И еще. До нападения на него Олег Кашин для федерального эфира не существовал и не мог существовать. Он в последнее время писал про радикальную оппозицию, протестные движения и уличных молодежных вожаков, а эти темы и герои немыслимы на ТВ. Маргинальная вроде среда начинает что-то менять в общественной ситуации, формирует новый тренд, но среди тележурналистов у Кашина просто нет коллег. Был один, Андрей Лошак, да и тот весь вышел. В интернет.
После подлинных и мнимых грехов 90-х в двухтысячные в два приема - сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне – произошло огосударствление федеральной телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроение, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар - чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова - и, конечно, самопиар власти.
Для корреспондента федерального телеканала высшие должностные лица не ньюсмейкеры, а начальники его начальника. Институционально корреспондент тогда и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения. С начальником начальника невозможно, к примеру, интервью в его подлинном понимании: попытка раскрыть того, кто не хотел бы раскрываться. Разговор Андрея Колесникова с Владимиром Путиным в желтой "Ладе Калине" позволяет почувствовать самоуверенность премьера, его настроения на 2012 год и неосведомленность о неприятных темах. Но представим ли в устах отечественного тележурналиста, а затем в отечественном телеэфире вопрос, заданный Колесниковым Путину: "Зачем вы загнали в угол Михаила Ходорковского?" Это снова пример из "Коммерсанта". Порой возникает впечатление, что ведущая общественно-политическая газета страны (вестник отнюдь не программно оппозиционный) и федеральные телеканалы рассказывают о разных Россиях. А ведущую деловую газету, "Ведомости", спикер Грызлов фактически приравнял к пособникам террористов, в том числе и по своей привычке к контексту российских СМИ, телевидения прежде всего.
Рейтинг действующих президента и премьера оценивают примерно в 75 процентов. В федеральном телеэфире о них не слышно критических, скептических или иронических суждений, замалчивается до четверти спектра общественного мнения. Высшая власть предстает дорогим покойником – о ней только хорошо или ничего. При том что у аудитории явно востребованы и другие мнения. Какой фурор вызвало почти единственное исключение – показ по телевидению диалога Юрия Шевчука с Владимиром Путиным.
Вечнозеленые приемы, знакомые каждому, кто застал Центральное телевидение СССР, когда репортажи подменяет протокольная съемка встречи в Кремле, текст содержит интонационную поддержку, когда существуют каноны показа: первое лицо принимает министра или главу региона, идет в народ, проводит саммит с зарубежным коллегой. Это не новости, а старости, повторение того, как принято в таких случаях вещать. Возможны показы и вовсе без инфоповодов – на прореженной эфирной грядке любой овощ будет выглядеть фигурой просто в силу регулярного появления на экране.
Проработав только в "Останкино" и для "Останкино" двадцать четыре года, я говорю об этом с горечью. Я не вправе винить никого из коллег, я сам никакой не борец и от других подвигов не жду. Но надо хотя бы назвать вещи своими именами.
За тележурналистику вдвойне обидно при очевидных достижениях масштабных телешоу и отечественной школы сериалов. Наше телевидение все изощреннее будоражит, увлекает, развлекает и смешит, но вряд ли назовешь его гражданским общественно-политическим институтом. Убежден: это одна из главных причин драматичного спада телесмотрения у самой активной части населения, когда люди нашего с вами круга говорят: "Чего ящик включать, его не для меня делают".
Куда страшнее, что большая часть населения уже и не нуждается в журналистике. Когда недоумевают: "Ну побили – подумаешь, мало ли кого у нас бьют, а чего из-за репортера-то такой сыр-бор?", миллионы людей не понимают, что на профессиональный риск журналист идет ради своей аудитории. Журналиста бьют не за то, что он написал, сказал или снял, а за то, что это прочитали, услышали или увидели. Благодарю вас"
